Религия и компьютеры

Вовсю готовлюсь к государственным экзаменам в университете, перекапываю горы ссылок, ищу ответы на Глобальные экологические проблемы и жизнедеятельность человека))). вот наткнулся на статью известного православного духовника диакона Андрея Кураева. Привлекло название: "В защиту компьютера". статья датирована 1999 годом, приведу полный текст:

Диакон Андрей Кураев. В ЗАЩИТУ КОМПЬЮТЕРА

Понятно отстранение православных христиан от компьютерных игр. Незнакомое всегда требует осторожности. Мы росли без этих игр — так, может, лучше и наших детей уберечь от этого нового, непонятного "влияния".

Ну, а если попробовать не пугаться неведомого, а присмотреться к нему и попробовать найти ему доброе применение? Самая опасная сцепка из компьютерного мира: компьютер-компьютерные игры-дети... Не крадут ли компьютеры детей из наших домов? Дети говорят на непонятном для нас языке (чаты-сайты-чипы...). Возвращать их в реальный мир приходится чуть ли не силком. Может, защитить их от странного и, скорее всего, вредного влияния?

Но подождите. А разве впервые дети уходят в свои миры, непохожие на наш? Разве те, кто зачитывался Жюль Верном, Дюма и Конан Дойлем, не уходили в их миры? И что же — неужто в итоге они вырастали неспособными к слышанию евангельских слов? Не торопитесь осуждать: авантюрные романы и детективы только что перечисленных авторов читал Государь Николай Александрович в заточении своим детям.

А те дети, что, не читая книг, превращали соседнюю рощу в свое тайное и сказочное место — разве они не жили в своей "виртуальной реальности"? Разве любая детская игра не есть уже тем самым "придумка"? И легко ли отвлечь ребенка от любой игры?

Но если мальчишки все равно играют в войну — так, может, будет лучше, если малец будет целиться из палки или из игрушечного автомата не в живого своего сверстника, а в "виртуальную" мишень?

Сколько говорилось о необходимости избавить детей от "влияния улицы". Компьютер это и делает. Мне это немного даже жаль. Мне жаль, что уже несколько лет весной я не вижу мальчишек, пускающих кораблики по ручьям. А зимой не видно снежных крепостей и их штурмов. И даже снежные бабы стали редкостью в наших дворах. Компьютеры и игровые видеоприставки увели наших детей со дворов и улиц. Они вернули детей в наши дома. И разве вина детей или компьютеров, что в наших домах детям становится скучно без электроники? Если мы скучны самим себе, если мы не можем быть детям интереснее цветных пятен на экране — это наша вина, а не вина техники или "западной цивилизации".

Да, компьютер отвлекает и увлекает. Интернетовские знакомства, игры, поиск информации — интересной, но далеко не всегда нужной... но разве это повод для того, чтобы анафематствовать компьютеры и удерживать своего ребенка подальше от их мира? Увлечься сверх меры можно чем угодно. Но тут важно определить: а какова, собственно, сама мера?

Порицатели компьютера и компьютерных игр, кажется, исходят из убеждения, что человек призван к непрерывному пребыванию в молитве, а потому любое действие, которое занимает человека чем-либо иным, отвлекает его от молитвы и потому является антихристианским. Верно — схимник, который отложил бы четки и начал искать новости в Интернете, был бы странен. Но разве все христиане схимники? И разве схимнический подвиг есть единственный образ служения Богу и людям? И разве помимо молитвы нас ничто не отвлекает от молитвенной сосредоточенности? А если наша жизнь и жизнь наших детей не вся наполнена молитвой — надо ли лишь призывать к тому, чтобы этот остаток сократился, исчез и был покрыт приумноженным молитвенным правилом?

Мне представляется, что книжные призывы к непрестанной молитве сегодня гораздо опаснее, чем любые компьютерные игры. Дело в том, что если человек всерьез воспримет такой призыв, вычитанный к благочестивой книге или произнесенный приходским проповедником, и встанет на путь непрерывной молитвы — то он весьма и весьма рискует. Прежде, чем он очистит себя от страстей и увидит нетварный свет, он, скорее всего, приобретет букет болезней психических и духовных, впадет в глубочайшую прелесть. Ибо при отсутствии опытного духовника, который сам не один год практикует "умную молитву", без постоянного советования и направления человек, решившийся освоить высший образ молитвы по книгам, окажется почти, что беззащитным перед лицом прелестных наваждений. А много ли у нас сегодня духовников, могущих вести людей по этому, высшему и прямому пути? — Нет.

Поэтому вполне трезво общецерковное требование благочестия: читай ежедневные утренние и вечерние молитвы по Молитвослову. Каждое дело начинай с обращения к Богу за благословением и помощью. Почаще бывай в храме. Если есть силы, время и усердие — читай также по евангельской главке в день, по кафизме и по канону... Но все, что сверх обычного правила — лишь по особому благословению духовника.

Значит, в жизни человека есть место и иным занятиям, прямо не совмещенным с молитвой. Есть место и для толики игры, и для общения, и для переписки, и для потребления новой информации (в том числе и нецерковной). Если человек занят чем-то, что не связано прямо с молитвой, нельзя сразу расценивать это как грех. Человек может спать, гулять, беседовать с друзьями на светские темы — и это не будет грехом.

Игра — это необходимая и неизбежная часть жизни практически любого человека, отнюдь не только ребенка. Игра — это умение быть иным, чем на работе. Это растождествление человека с той социальной ролью, к которой он прикипел и в которой привыкли его видеть окружающие его люди. Видели ли бы вы, как играют монахи и даже архиереи! Нет, они не играют в куклы или в войну. Но вот встречаются близкие люди, например, одноклассники по семинарии. Сейчас у них разные саны, разное положение в обществе, и живут они вдалеке друг от друга. Все сами по себе люди серьезные и уважаемые. Но так хочется, чтобы кто-то общался с тобой просто по-человечески. Без "высокопреподобий" и "преосвященств". Сказал бы "ты" и по школьному, по старому, по простому сказал тебе то, чего не скажут люди из твоего нынешнего окружения. Подслушает этот разговор кто-то со стороны и скажет: "Ну и дурачатся! И как это мой владыка (или мой батюшка) позволяет так с собою обращаться!"

А разве не вид игры — традиционные (в том числе и в духовном сословии) душевные русские посиделки с коммуникационным посредником в виде бутылки? Нет — не алкоголизм, не пьяное свинство. Есть действительно та степень прикосновения к алкоголю, когда вино веселит сердце человека и помогает ему повернуться к своим собеседникам иной стороной, неожиданной и, бывает, очень человечной. Одно из именно светлых и совсем не покаянных воспоминаний моей жизни — это такие вечеринки в семинарии. Тогда я убедился в правоте апостольских слов: "Чистому все чисто". Ведь что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. А если все-таки на уме — чистота? И если в светских компаниях вино сразу переходит в блуд (хотя бы в виде анекдотов), то расслабившиеся семинаристы переступали совсем иные табу. Например — табу на рассказы о своем духовном пути. Ведь в православной Церкви не принято рассказывать о чудесах, которые были в твоей жизни, не принято говорить о своем опыте церковности и о своем пути к вере... Но вино снимало этот запрет. И человек, который казался сухарем и рационалистом, вдруг раскрывался такой живой гранью своей жизни.

Так что бывают игры, в которых человек оказывается более человечен, чем в своем официальном мундире. Человек понимает свою несводимость к своему привычному общественному положению. В этом смысле игра — это слабая светская тень покаяния. Ибо покаяние — это жажда быть другим...

С точки зрения философов-антропологов и психологов, игра — это действие человека, которое не направлено к извлечению выгоды. В игре не ставятся цели, выходящие за рамки происходящего. Она замкнута в себе. И в этом смысле бескорыстна*. Так что всякий раз настораживаться при слышании слова "игра" не стоит. Просто всему должно быть свое место: делу время: потехе — час. Или, строже — словами св. Феофана Затворника: "Дело одно, остальное — приделок"*. И, конечно, тут самое место вспомнить слова блаж. Августина, полагавшего, что все беды человечества происходят из-за нарушения подлинной иерархии — когда "мы пользуемся тем, что надлежит наслаждаться, а наслаждаемся тем, чем надлежит лишь пользоваться".

Но если и мир взрослых не лишен игровых моментов, то тем более к ребенку не надо подходить с требованиями, предъявляемыми к жизни схимника.

Если же мы будет говорить детям, что компьютер их враг, то в итоге они будет прятаться в мир компьютера (школьного или соседского) от нас. Так, может, просто надо контролировать содержимое этого ящика, качество тех игр, что хранятся в нем?

Я знаю православные семьи, которые покупают видеомагнитофоны и телевизоры, но не подключают их к общим телеантеннам. Такой телевизор не показывает то, что вещают из Останкино, но на нем можно показывать детям те видеофильмы, что покупаются родителями. Православная видеотека в таких домах состоит не только из церковных фильмов. В ней есть советские мультяшки, и опять же советская киноклассика — "наше старое доброе кино". Ребенок не может жить без сказки, без "мульти-пульти". Нынешние американские мультфильмы чудовищны. Многие из этих сериалов насквозь пронизаны оккультно-языческими идеями и "чудесами" ("Прииди ко мне, Дух Огня!" "Сила моя, не оставь меня!"). Но видеомагнитофон дает семье определённую меру независимости от государственного телевидения. Как магнитофон давал возможность слушать не только ту музыку и не только те песни, которыми советские радиостанции вдохновляли советский народ на строительство коммунизма, но и очеловечивающие песни Окуджавы, Высоцкого, Галича, Никитина, Городницкого — так и видеомагнитофон может стать пособием к созданию в доме климата, отличного от того, который царить в целом в стране.

Без игры ребенок расти не может. Он познает себя и мир в игре. Надо просто подбирать игры. Если они учат безжалостности и насилию -то этих игр не нужно. Но если они развивают смекалку, реакцию, учат предвидеть далекие последствия своих шагов — то пусть такие игры придут к детям. И не надо ссылаться на то, что на компьютерном рынке преобладают игры с насилием. Какое нам дело до того, что там преобладает. На книжном рынке тоже большая часть изданий бездумна и бесчеловечна. Но это же не повод для того, чтобы закрыть все библиотеки и сжечь наши, церковные книги. Также и на компьютерном рынке. Он разнообразен. И пусть и в меньшем числе, но умные и добрые игры подобрать на нем можно.

Если мы запретим православным детям компьютерные игры — мы потеряем Россию. Да, именно такова цена нашего брюзжания по поводу компьютерной цивилизации.

Если ребенок с детства не приучен к работе с компьютером, он так и будет держаться от компьютерного мира на почтительном расстоянии, и никогда вполне не овладеет всеми возможностями компьютерной цивилизации. А ведь цивилизация будет именно такой в наступающем веке. Дети из православных семей, которым не покупали компьютеры и прочую бытовую электронику, вырастут компьютерно безграмотными. Они будут значительно уступать своим сверстникам в возможности адаптироваться к университетским системам. Затем они будут значительно проигрывать своим светским ровесникам при поиске работы. Без знания компьютера наши дети будут обречены на роль чернорабочих. Мы что — действительно хотим, чтобы наши дети были просто шабес-гоями*, прислугой? Ведь без знания компьютера путь в элиты XXI века будет закрыт. Из элит мы уйдем — и поделом, потому что луддитам там не место. Убегая от одного искушения, причем скорее предполагаемого, гипотетического, мы можем ввергнуть себя в пропасть совершенно реальную.

Действительно ли православные ревнители желают, чтобы Россия в следующем столетии управлялась без всякого участия православных людей? Они всерьез желают, чтобы наука, бизнес, журналистика, культура, политика обошлись без православных? Но если именно их мнение возобладает в Церкви — то, какое же тогда право будет иметь горстка необразованных и озлобленных маргиналов твердить, будто "Россия была, есть и будет православной"? Напротив, — ради просто своего выживания Россия должна будет отшвырнуть их куда подальше.

Уже несколько столетий мы живем в мире соревнующихся технологий. Если мы сами выведем своих детей из мира современных технологий, то останется только пожелать, чтобы Россия не поддалась влиянию таких ультраправославных. Позиция хулителей компьютеров ставит нас перед выбором: если они победят, и навяжут свои мнения и страхи всей стране — то Россия, окончательно лишенная научной, технологической, экономической и военной мощи, будет поделена между турками, китайцами, японцами и поляками. Или (если победа компьютерофобов ограничится лишь рамками Церкви) православные навсегда потеряют право мечтать о какой бы то ни было "симфонии" с общественной и государственной жизнью.

Так уже было на исходе XVII века. Тогда реформы патриарха Никона при всей их малообоснованности, непродуманности, спешке и жестокости промыслительно спасли Россию и Православие. Реформы Никона вызвали раскол в Церкви. Из патриаршей, реформированной Церкви в итоге вышли не только многие люди, по своей простоте отождествлявшие подробности обряда с сутью христианства, но и люди, которые в дореформенную эпоху во многом определяли интеллектуальный климат в Церкви. Протопоп Аввакум отнюдь не "неграмотный сельский батюшка". Настоятель кремлевского собора, человек, собиравший вокруг себя лучшие богословствующие умы своего времени, он мог при ином ходе событий свое мироощущение передать всей Церкви и всему Кремлю. Что было бы в этом случае с Россией и с Церковью? Если бы Аввакуму удалось победить Никона, то по естественным законам психологии на несколько поколений была бы табуирована сама мысль о любых реформах в укладе жизни православной России. Упал бы железный занавес между Россией и Европой.

Самоизоляция России была бы не слишком страшна, если бы речь шла о тринадцатом или четырнадцатом веках. Но на пороге XVIII века она стала бы губительной. Начиналась эра состязания технологий. Теперь судьбу сражений и стран решали уже не число сабель и не толщина крепостных стен. Качество пороха и пушек, маневренность кораблей и точность инженерно-саперных расчетов предопределяли исход войн. Овладеть военными технологиями без заимствования технологий промышленных нельзя. Овладеть промышленными технологиями без овладения технологиями научными невозможно. Научные же технологии требуют принятия очень многих подробностей мышления, поведения, ценностных ориентаций, в том числе и таких, которые были довольно-таки непривычны для уклада Московской Руси.

И были бы они встречены аввакумовыми причитаниями: "Ох, ох, бедная Русь, чево тебе захотелося немецких поступков и обычаев!"*. И следовала бы эта бедная Русь примеру своего верховного нравоучителя и похвалялась бы своей интеллектуальной нетронутостью: "Аз есмь ни ритор, ни философ, дидаскальства и логофетства неискусен, простец человек и зело исполнен неведения... да вси святии нас научают, яко риторство и философство — внешняя бл*дь, свойственная огню негасимому"*. Напомню, что в те времена слово "философия" вбирало в себя все небогословские науки, — в том числе и естествознание.

Встал бы, затем царь Петр на путь реформ — и ему пришлось бы встретиться с дружным сопротивлением всей Русской Церкви, воспитанной на Аввакуме. И тут одно из двух: или Петр сломал бы хребет Русской Церкви (а у него были планы введения лютеранства на Руси). Или церковная оппозиция сломала бы шею Петру и его реформам. И тогда через несколько десятилетий выбор состоял бы уже лишь в одном: чьей колонией стала бы Московия: шведской, польской или турецкой к исходу XVIII столетия. И соответствующая вера была бы насаждена вместо православия в этой колонии.

Но раскол привел к тому, что из Церкви вытек аввакумовский дух. Вместо московских книжников приехали киевские риторы и философы. Они привезли с собой дух Запада, дух схоластики и светскости. Интеллектуальная жизнь Русской Церкви стала разнообразна и даже противоречива. Но в итоге петровские реформы в самой Церкви нашли себе сторонников (св. Митрофана Воронежского, Феофана Прокоповича, Стефана Яворского, позднее св. Димитрия Ростовского). Война Петра с церковным укладом оказалась не тотальна. В Церкви нашлись силы, поддержавшие его реформы и преображение Руси в новую, имперскую Россию. Россия выжила в катаклизмах XVIII века, не разорвав свою связь с Православием. И уже в веке XIX она исцелила большую часть тех ран, что были нанесены ее церковной жизни петровскими реформами.

Сегодня вновь дух старообрядчества сгущается в Церкви. Вместо "интернет" зубоскалят — "интертенета". При слове "компьютер" сразу ассоциация: "Зверь", построенный в Брюсселе, и "метка антихриста". И опять та же готовность принести в жертву будущее своей страны, своих детей, своей Церкви в жертву сплетням и предрассудкам.

К Интернету я сам относился с предубеждением — как это "принято" в церковном обиходе. Но вот однажды при беседе с православным человеком, который профессионально работает в мире компьютеров, он упомянул об Интернете. Я выдал парочку дежурных "благочестивых" фраз по поводу связи Интернета и Антихриста. А мой собеседник спокойно заметил: если уж и ставить Интернет в перспективу воцарения антихриста, то, как раз с обратным знаком. Интернет может стать для православных отдушиной и средством борьбы против антихристовой пропаганды. Ведь Интернет по сути своей не подвержен цензуре. С этим связаны и его проблемы (бесконтрольное распространение электронного порно, а также сектантских идей, причем с самой жесткой и беспардонно-кощунственной, нередко открыто сатанинской критикой в адрес христианства), но эта же его неподцензурность и анонимность может дать возможность православным разъяснять свои взгляды на происходящее в условиях, когда телеканалы, школы, типографии и газеты жестко контролируются недругами Церкви. В США Интернет уже стал одним из самых эффективных способов проповеди православия и, в частности, полемики с протестантизмом.

Дело не в той грязи, которая есть в Интернете. Дело в том климате, который человек сам поддерживает в своей душе. Биологи знают т. н. "Закон Кеннона": Постоянство внутренней среды есть условие свободной жизни. Теплокровное животное более независимо от перепадов температур во внешней среде. Но также и в аскетике, так и в контактах в Интернете: чистому все чисто, а свинья везде грязь найдёт, хоть в виртуальной реальности, хоть в обычной. В виртуальную реальность надо заходить, но не жить в ней. Надо ею пользоваться, но не жить в ней.

Только что упомянутая "виртуальная реальность" — ещё один иероглиф-страшилка для некоторых православных листовок. Что это такое? Человек погружается в мир, моделируемый компьютером, его мысли и чувства работают с теми образами, которые подсказывает ему машина. Опасно? Да — тут можно заиграться. Может оказаться так, что ощущения, приобретенные в виртуальном мире, покажутся более острыми, более реальными и более желанными, чем те, что человек приобретает в своем повседневном быту. Но вновь скажу: извратить можно что угодно. Хирургическим инструментом делают аборты. Но это же не основание для того, чтобы осудить вообще всю хирургию и потребовать перековать скальпели на кадила.

Без виртуальных миров сегодня невозможно обучение людей многих профессий. Летчики, космонавты, подводники проходят обучение на сложных компьютерных тренажерах. Сегодня у русской авиации нет денег на топливо. У ракетчиков нет денег на реальные стрельбы. И что же будет, если патриархийный Отдел по взаимодействию с армией вдруг послушается ультраправославных борцов с компьютерами, а Генштаб послушается советов своих церковных собеседников? Стараниями православных радикалов будет окончательно загублена русская военная мощь...

Вообще любая культура — это виртуальная игра с искусственными образами*. Чтение любой книги перемещает человека из мира его повседневности в мир иных имен, иных сюжетов, иных проблем, тревог и радостей. Даже наше Богослужение (которое отнюдь не сводится к своей "культурно-символической" стороне, но, несомненно, эту сторону все же имеет) включает в себя этот момент отстранения человека от его обиходных мыслей и чувств и перенесения его в тот мир, где "днесь Иисус грядет во Иерусалим".

И была опасность заиграться во вторичной реальности культуры, забыть, что она не первична. Была опасность увлечься собиранием и сопоставлении оттенков палитры, особенностей композиции — и через поглощенность эстетическим забыть об этическом. Прот. Георгий Флоровский еще до изобретения компьютера назвал эту опасность "ересь эстетизма".

Человек всегда переоценивал создание своих собственных рук — творил идолов. В виртуальном мире нет новых грехов. Все старое. Человек не хочет выходить из "виртуальной реальности" в реальным мир? Но что же в этой страстной плененности нового? Да разве мечта об "Анне на шее" не была той же самой страстью, той же самой чрезмерной поглощенностью человека совершенно измышленным миром? Разве не в виртуальной реальности живет карьерист (даже карьерист церковный, мечтающий о "кресте с украшениями")?

Это проявление самого банального язычества: поклонение твари вместо Творца. И не важно, что будет этой тварью — идол, орден, деньги, людская слава или же иная "виртуальная реальность". Но ведь из того, что тварь может нас прельстить, никак не следует, что творение Божие надо возненавидеть или уничтожить. Надо просто научиться правильно им пользоваться. Из того, что идол можно сотворить из всего, что угодно, никак не следует, что мы должны создавать вокруг себя пустыню, уничтожая все, что может стать идолом. В конце концов борьба с идолами сама может стать идолом: когда человек "борьбу против" делает смыслом своей жизни.

Но если человек не научился плакать в виртуальной реальности — над книгой или над фильмом — он может так и не научиться сострадать живым людям. Ведь максимум, чего от тебя требует книжный персонаж — это чувство сострадания. Он не требует реальных дел, реальной помощи (будь то помощь молитвенная или благотворительная), не требует никакой жертвенности. И все же, как сказал один поэт — "Почему от слова плачет, перехватывает дух. Разве это что-то значит — на бумаге, а не вслух?". Так вот, если виртуальный плач вымышленного персонажа оставил человека равнодушным, не вызвал ни малейшего ответного отклика в его душе — заметит ли такой человек боль реального ближнего, тем более, если она не будет выписана так художественно и открыто, а будет скрытой или же проявленной совсем не "эстетично"?

После чатов может оказаться сложнее общаться с живыми людьми. И это бегство от реальности, от сложности. Но тому, для кого слишком сложно говорить с другими людьми лицом к лицу, интернетовские знакомства могут быть ступенькой для разрыва кольца самоизоляции.

Виртуальные миры компьютеров многим людям помогают преодолеть барьер отчуждения, восполняют нехватку общения, помогают найти единомышленников (по тем самым интернетовским сетям и по электронным почтам), учат слушать другого, слышать свои слова, учат отстаивать свои мнения и убеждения. Электронная компьютерная почта и Интернет могут помочь найти собеседников, которые в силу своей верности Православию и человечности одиноки в своем реально-бытовом окружении. Но могут встретиться между собой в "виртуальном пространстве".

Конечно, в Интернете есть и свои опасности. Они связаны, прежде всего, с анонимностью. Человек лишается имени. К электронному миру можно предположить то, что однажды Александр Галич сказал о советской стране: "Над блочно-панельной Россией как лагерный номер — луна". Номер — вместо имени. Пользователь Интернета — это "человек-невидимка". Он видит все; о его присутствии может не знать никто.

Интернет — это реальность, перед которой у тебя нет чувства долга. Анонимность позволяет относиться к Интернету как к реальности, лишенной нравственного измерения. В этом опять же нет никакой новизны. Люди часто и в прошлые времена и стремились к утрате имени, к обретению анонимности. Они хотя бы на время терялись в больших чужих городах и там "оттягивались". Вспомните поведение советских "командировочных", или "новорусских" туристов в Европе. Так что Интернет опять тут сам по себе не виноват. Надо просто помнить, что даже в виртуальной реальности надо быть человеком и надо быть христианином. Задача религии во все времена была в том, чтобы придавать человеческое, нравственно осмысленное, ценностное измерение миру, в который человек погружен. Важно не бороться с виртуальной реальностью и компьютерным миром, а придать ему вертикальное, человеческое, нравственное измерение, нужно этизировать эту сферу.

Если православные уйдут из Интернета — его мир станет плоским. Там останутся секты. Так не лучше ли вместо того, чтобы проклинать их активность, проявить активность собственную? Не осуждать типографии за то, что они печатают развратные издания, а создать свою типографии, где те же самые технологии воспроизведения текстов будут размножать тексты церковные*. Не осуждать демонизм телевидения, А все-таки вложить церковные деньги в создание собственного телеканала. Да, в Интернете есть гадкие страницы. Но тем важнее создать там наши островки света — чтобы человек, бродящий по интернетовскому морю, мог бы отдышаться на них. Именно если мы откуда-то уходим — эта сфера становится окончательно враждебной по отношению к нам.

Компьютер и его сети — это просто техника, помогающая людям передавать и получать информацию. А что это за информация — зависит от нас. Если кому-то из православных, нечего сказать людям глаза в глаза — тем более он не сможет это сделать дистанционно, с помощью компьютера. Как известно, есть люди, которые, если промолчат — сойдут за умных. Но средства современной информатики и журналистики делают наш мир прозрачным. Они требуют от человека слов и аргументов. Если у кого-то нет ни того, ни другого — что ж, мир компьютеров и ТВ просто обнажает бесталанность человека. И ни к чему тут дуться и обижаться на машины. По прекрасному слову М. Маркиша, через Интернет "людям дается лишь возможность употребить технику во благо. Мы не можем управлять поведением других; мы можем сами использовать эту возможность"*. Только в одном случае компьютер действительно сможет по настоящему навредить Церкви. Если сейчас псевдоправославные страшилки и пужалки о "сатанинской печати, излучаемой компьютером", станут широко известны и будут восприниматься в качестве общецерковной позиции — то тогда еще многие поколения на православии будет лежать позорная тень. Как столетия при слове "католик" говорят: "это те, кто судили Галилея", так и о нас будут говорить: "православные — это те, кто боялись компьютеров".


Честно говоря, не ожидал такого откровения от служителя церкви, хотя Кураев известен своими неортодоксальными взглядами на проблемы современности и выступлениями на одной сцене с рок-музыкантами. Надо дать почитать родителям, а то они до сих пор думают, что внутри компьютера черти сидят, я уже подумываю, не окропить ли его, для виду, святой водой...